— Ага, — даже не смотрю на недоумков, — а мне и не надобно. Ну че, запустили дроны над браконьерами уже, умники? Я слышал, остатки беспилотника фламинго в заповеднике сожрали. Современные технологии, современные технологии, а с двумя таможнями договориться не по зубам.
Сан Сергеевич рукой машет, а Лешей никогда не затыкается, когда надо.
— А ты че сам, спорткомплекс свой благотворительный два месяца запускал. Ты им деньги просто так даешь, а они что ли не берут? — и морда такая противная у шизика, будто сейчас лыбиться начнет, как полоумный.
Стулом снова по полу проезжаю, только теперь обратно ко столу. Перевернуть его — дело одного маха.
— Ебало завали, спорткомплекс в норме.
— Но пришлось попотеть, — ехидничает гнида.
Кузнецов со вздохом смартфон поднимает, а Игнат какие-то бумажки достает с деловым видом.
Я сейчас так по этому шизику проедусь, мама родная не признает, но Сан Сергеевич настырно со своими речами лезет.
— А я, кстати, можно сказать, знаком с защитниками детдома того, рядом со спорткомплексом. С этой Чернышевской Алисой. У меня у внучи школа оборзела и наварганила проход между зданиями на грани обрушения. Мы тогда с этой Алисой даже в районную администрацию ходили вместе, а потом и в суд.
Когда имя слышу ее, все фазы внутри вырубает. Нет, не замыкание. А по нулям вчистую, сгорел трансформатор и нет больше электричества.
Бутылку за горлышко держу, а когда переворачиваю — то все льется мимо стопки. Долбаный стол кривой.
Есть кто-то… нет, есть хоть кто-то, кто не знал Алису? Почему, твари, никто мне не сказал? Твари, твари, твари. Все хотят ее себе.
— И она, кстати, до этого с нами ж воевала. По парковке возле базара, потому что там зарезервированы места были для колясочников.
И с каким-то едва ли не мечтательным видом Сан Сергеевич повествует. Я что-то не сразу въезжаю. Чего это тон у него такой, а?
С какого хрена мою Алису упоминают.
Бухло мне слизистую выжигает, как и каждая мысль кометой сгорает, только сформировашись. Я в четырех стенах хаты, почти что тюряга, от воспоминаний чуть не поплавился, сюда пришел -- и что это вообще?
Как пощечина, образ заколки ее атласной удавкой память удерживает. Нашел у себя в вещах. Каждый раз боюсь порвать, когда подсчитаю, что это — единственное, что мне осталось. Случайность. Заколка нечаянно в мои вещи попала.
— Это с сиськами которая? — бровями тупыми своими шевелит Лешей и я со всей дури бросаюсь на урода, переворачивая и стол, и стулья по соседству, и все, что с самого начала перевернуть планировал.
В плинтус шизика вдалбливаю, и нос подправляю, а оно еще посмеивается там, на полу, как гиена.
— Еще раз, мразь, — захлебнусь собственными слюнями, но вампирюгу добью, — еще раз о ней подумаешь или пасть откроешь! Ты — труп! Забудь о ней!
— Молодежь, молодежь, харе, — пыхтит Сан Сергеевич сбоку и меня за плечо дергает.
— Да успокойся, мамонт, — кровь Лешей сплевывает, и я гниду еще дальше к стене одной рукой толкаю. — Сам че не знаешь и глазами не видишь, ну заебись телка, че я такого сказал.
Сан Сергеевич зря шизика прикрывает, потому что еще одно слово — и сам тоже квашеные ноздри получит вместо капусты.
— Заткнись прям навсегда, — предупреждаю, — тебе мало? Я тебе праздник устрою еще, я тебе кишки разорву руками и в глотку засуну, сечешь?
— Да успокойся, говорю, она же городская сумасшедшая, в таких совать лучше не надо, крейзи…
До жидких мозгов урода еще далеко добираться, над вмятиной в черепе пока поработаю. У меня самого клешни горят и поводит тушкой в сторону, а Лешей ржет еще. Вот только челюсть ему добротно украшаю, как идиоты меня конкретно оттягивают. Даже Игнат участвует. Уволю на хрен!
— Падажди, а, падажди, ты сначала разошелся, что ей комплимент сделали, а потом — что ее трахать неохота? — одновременно с глумливым ржачем Лешей кровь сплевывает, и я плечом откидываю Кузнецова и Сан Сергеевича.
Но к шизику не направляюсь. Пофиг все. Кроме того, что если еще хоть намек услышу, что он о ней думает, то вскрою его тут же. Война будет с Карелиным или не война, плевать, хоть слово одно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Так, пора по лошадкам и домой на сегодня, — качает головой Сан Сергеевич и прикуривает.
— Кому-то в бане пропариться не помешает, я ничего плохого не сказал, — бормочет шизик, окровавленным носом шмыгая.
Я снова пытаюсь водку в стопку налить, а оно все мимо. Собственный же стул мешает пройти, и дерево крепостью раздражает, когда поднимаю мебельную мерзость и в стеклянную перегородку зала отправляю.
Угу, все разбилось. Наконец-то огненной закидываюсь, и в коридор иду. Они мне еще смеют что-то там вслед кричать, и приходится чуть ли не глотку сорвать, чтобы поорать в ответ:
— Счет на Карелине, — какой же холл темный и длинный и тупой, — на его семейке новой, понятно! Мои поздравления, понятно?!
— // —
Вмазанный двумя дорогами первоклассного героина, забитый дурью и законсервированный чистейшей кислотой, я разбиваюсь на ведущей к Василькам трассе.
Прямо с бутылкой вискаря в руке, которым решил припорошить убийственный приход.
Водительскую дверь вырезают, я еще в сознании. Поднимаю голову — шея и хребет не сломаны. Пойдет. Нифига себе тачка. Знал, что каждую копейку стоит. Только с правой ногой засада и рука не пашет.
Удар по башке меня в скорой настигает. Черным-черно в раз становится и все.
Отрезаны четыре пальца на правой ноге. И это все, по сути.
Ну и сотрясение, а на руке растяжение такое, что гипс ставят. Херня. Врач причитает, что я в рубашке родился. Ага, в рубашке и сразу на свалку.
Валяюсь в больничке обычной, хотя можно и домой вырваться.
Валяюсь в больничке обычной, хотя можно и в получше клинику переместиться.
Валяюсь в больничке обычной, а она так и не приходит.
Везде заголовки, и в телеге чаты завалены подробностями. Не смогла бы пропустить, и в какой больнице бы сразу выяснила. Да хоть бы написала.
Стопорю себя Марату трезвонить.
Алиса ведь на днях пронюхала, что ее все равно пасут, и пригрозила безопаснику разглашением, если не снимем слежку. Марат у нее из рук ест. Мы с ним договорились, что через неделю по-новому сделаем и ее пасти продолжат. Ну а я пока шифером поехал, в том числе и думая о днях, что она осталась без присмотра.
Читаю, как Загродского по педофилии приняли на горячем. Прямая дорога к тюряге. Какой сюрприз! Наслаждайся, мразь. Всегда к твоим услугам. Убью тебя там через годик.
В больничной палате прямо курю, и медсестра просит хотя бы окно открывать.
Десять дней прошло, как вырвало меня — вывернул половину желудка — прямо у машины после того, как Алиса ушла от меня, а желчь еще в горле кислится.
На третий день в больничке приходит осознание. Вот как наркоты приход наваливает. Она не придет, а я без нее жить не буду.
Такой подставы еще не бывало.
Потому что неважно заставлю ли я ее или нет.
Жадные, извивающие черви в гнилой сердцевине моей требуют кое-чего конкретного. С деталями можно потом. А вот без конкретного — никак.
Чтобы сама меня хотела.
Чтобы оказалось и впрямь способна любить меня, как говорит.
Раньше, думал, с чего бы мне ей верить?
А теперь, думаю, я согласен даже обманываться. Если шанс есть, что правда может любить, то я все сделаю.
Только не знаю что.
Как слова обратно забрать?
Выиграл я!
Тянет вывернуть наружу жратву опять. Выиграл. И все потерял.
Может, это — оно. То, кем я являюсь?
Выигрываю и теряю. Лох.
Гребаная тачка даже разбиться нормально не дала. Может, Алиса прочитала, что у меня тут три царапины и посмеялась.
А че жалеть меня и впрямь? Спорил и требовал что-то выбирать. По больным точкам ей ударил.
Она мое имя на всю кругу кричала и сладко вертелась на члене, а я через пять минут давить на нее начал.
Чего я ожидал, что она малого бросит?
Я выкупаю, зачем она это все делает. Помогает всем вокруг, в пыль себя стирает. Ей никто не помог, когда надо было. Никто, твари! Но я исправить все должен. Есть я у нее теперь, неужто непонятно Алисе?
